Николай (Могилевский) исповедник, митрополит Алма-Атинский. Икона на холсте.

Икона Николая Могилевского исповедника, митрополита Алма-Атинского - именная икона мужчин по имени Николай. Дни памяти 8 сентября, 23 сентября, 25 октября, 7 февраля.

9 ап­ре­ля 1877 го­да, в день Свет­ло­го празд­ни­ка Пас­хи, в се­мье скром­но­го пса­лом­щи­ка се­ла Ко­мис­са­ров­ки, Верхне-Дне­пров­ско­го уез­да, Ека­те­ри­но­слав­ской гу­бер­нии, Ни­ки­фо­ра и су­пру­ги его Ма­рии ро­дил­ся сын. На­зва­ли его Фе­о­до­си­ем, в честь свя­то­го му­че­ни­ка Фе­о­до­сия.
«Отец у нас был строг, – вспо­ми­нал вла­ды­ка, – он был очень тре­бо­ва­тель­ным к по­ряд­ку и ис­пол­не­нию за­дан­ных нам ра­бот». Он был боль­шим зна­то­ком цер­ков­но­го пе­ния. Осо­бен­но ра­дел он о пе­нии об­ще­на­род­ном и эту лю­бовь при­ви­вал сво­им де­тям. О ма­те­ри вла­ды­ка Ни­ко­лай вспо­ми­нал: «Ма­ма на­ша бы­ла са­ма лю­бовь. Она ни­ко­гда не кри­ча­ла на нас, а ес­ли мы про­ви­ним­ся, что, ко­неч­но, бы­ва­ло, то она по­смот­рит так жа­лоб­но, что станет ужас­но стыд­но». Боль­шое зна­че­ние в вос­пи­та­нии Фе­о­до­сия име­ла его ба­буш­ка Пе­ла­гия. «Дол­ги­ми зим­ни­ми ве­че­ра­ми, – вспо­ми­нал Вла­ды­ка, – за­би­ра­ла нас ба­буш­ка на печь, и на­чи­на­лись нескон­ча­е­мые рас­ска­зы о свя­тых угод­ни­ках Бо­жи­их». Ча­сто вспо­ми­нал Вла­ды­ка и сво­е­го де­душ­ку, ко­то­рый был свя­щен­ни­ком.
В 1904 го­ду ис­пол­ни­лась за­вет­ная меч­та Фе­о­до­сия: в ка­нун празд­ни­ка Свя­ти­те­ля Ни­ко­лая Чу­до­твор­ца, в Ни­ло-Сто­ло­бен­ской Пу­сты­ни Фе­о­до­сий был по­стри­жен в ман­тию с име­нем Ни­ко­лай. В мае 1905 го­да мо­на­ха Ни­ко­лая ру­ко­по­ло­жи­ли в сан иеро­ди­а­ко­на, а 9 ок­тяб­ря то­го же го­да – в иеро­мо­на­ха. По на­сто­я­нию бра­тии в 1907 го­ду отец Ни­ко­лай по­сту­пил в Мос­ков­скую Ду­хов­ную ака­де­мию, ко­то­рую через 4 го­да успеш­но за­кон­чил.
В ок­тяб­ре 1919 го­да в Чер­ни­го­ве ар­хи­манд­рит Ни­ко­лай был хи­ро­то­ни­сан во епи­ско­па Ста­ро­дуб­ско­го, ви­ка­рия Чер­ни­гов­ской епар­хии. Даль­ней­шее слу­же­ние епи­ско­па Ни­ко­лая про­хо­ди­ло под бла­го­дат­ным по­кро­ви­тель­ством Свя­ти­те­ля Фе­о­до­сия Чер­ни­гов­ско­го, ко­то­ро­го Вла­ды­ка очень по­чи­тал.
В 1923 го­ду прео­свя­щен­ный Ни­ко­лай был на­зна­чен епи­ско­пом Ка­шир­ским, ви­ка­ри­ем Туль­ской епар­хии, в ко­то­рой в то вре­мя бы­ло очень тя­же­лое по­ло­же­ние. Об­нов­лен­цы за­хва­ти­ли по­дав­ля­ю­щее боль­шин­ство при­хо­дов. Но со сво­ей ма­лень­кой паст­вой епи­скоп Ни­ко­лай упор­но бо­рол­ся про­тив вра­гов Пра­во­сла­вия. Ис­хо­дом этой борь­бы был арест вла­ды­ки, по­сле­до­вав­ший 8 мая 1925 го­да.
Про­ве­дя в за­клю­че­нии бо­лее двух лет и осво­бо­див­шись, вла­ды­ка Ни­ко­лай был на­зна­чен на Ор­лов­скую ка­фед­ру. В Ор­ле вла­ды­ка слу­жил до сле­ду­ю­ще­го сво­е­го аре­ста. Вот что рас­ска­зы­вал сам вла­ды­ка о том вре­ме­ни: «27 июля 1932 го­да я был аре­сто­ван и от­прав­лен в Во­ро­неж, где ве­лось след­ствие. Об усло­ви­ях жиз­ни го­во­рить не при­хо­дит­ся, по­то­му что в те го­ды вся на­ша стра­на ис­пы­ты­ва­ла нуж­ду. Ко­гда след­ствие по­до­шло к кон­цу, мы со сле­до­ва­те­лем рас­ста­ва­лись друг с дру­гом с со­жа­ле­ни­ем. Он до­ве­ри­тель­но ска­зал мне: «Я рад, что хоть ка­кую-то поль­зу при­нес вам сво­им рас­сле­до­ва­ни­ем, что мне уда­лось до­ка­зать пра­виль­ность ва­ших по­ка­за­ний, а это для вас нема­ло зна­чит – те­перь вам пе­ре­ква­ли­фи­ци­ру­ют ста­тью и да­дут не боль­ше пя­ти лет вме­сто ожи­да­е­мых де­ся­ти». «За что же мне да­дут пять лет?», – неволь­но вы­рва­лось у ме­ня. «За ва­шу по­пуляр­ность. Та­ких, как вы, на неко­то­рое вре­мя на­до изо­ли­ро­вать, чтобы лю­ди за­бы­ли о ва­шем су­ще­ство­ва­нии. Вы име­е­те слиш­ком боль­шой ав­то­ри­тет сре­ди на­ро­да и ва­ша про­по­ведь име­ет боль­шое зна­че­ние для на­ро­да. За ва­ми идут!» Неожи­дан­но бы­ло для ме­ня услы­шать оцен­ку мо­е­го слу­же­ния из уст пред­ста­ви­те­ля дан­но­го учре­жде­ния, но это бы­ло имен­но так. «Гос­по­ди! Сла­ва Те­бе! Сла­ва Те­бе, Гос­по­ди! Я, греш­ник, как умел, так и слу­жил Те­бе! – толь­ко и мог я про­из­не­сти от ра­до­сти, на­пол­нив­шей мое серд­це, – Те­перь уже ни­ка­кой срок не бу­дет стра­шить ме­ня"».
Вспо­ми­ная свои стран­ствия по ла­ге­рям, вла­ды­ка мно­го рас­ска­зы­вал о Са­ро­ве, где он про­был до­воль­но дол­гое вре­мя: «По­сле за­кры­тия и ра­зо­ре­ния мо­на­сты­ря в его по­ме­ще­ни­ях был об­ра­зо­ван ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вой ла­герь, в ко­то­рый я и по­пал. Ко­гда я пе­ре­сту­пил по­рог этой свя­той оби­те­ли, серд­це мое ис­пол­ни­лось та­кой невы­ра­зи­мой ра­до­сти, что труд­но бы­ло ее сдер­жать. «Вот и при­вел ме­ня Гос­подь в Са­ров­скую пу­стынь, – ду­мал я, – к пре­по­доб­но­му Се­ра­фи­му, к ко­то­ро­му в те­че­ние мо­ей жиз­ни неод­но­крат­но об­ра­щал­ся я с го­ря­чей мо­лит­вой». Я пе­ре­це­ло­вал в мо­на­сты­ре все ре­ше­точ­ки и все око­шеч­ки. В те вре­ме­на бы­ла еще це­ла ке­лья пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма. Я все то вре­мя, что пре­бы­вал в Са­ро­ве, так и счи­тал, что на­хо­жусь на по­слу­ша­нии у пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма, по мо­лит­вам ко­то­ро­го Гос­подь по­сы­ла­ет нам та­кое уте­ше­ние, что мы мо­жем слу­жить в за­клю­че­нии Ли­тур­гию и при­ча­щать­ся Свя­тых Хри­сто­вых Та­ин».
В 1941 го­ду вла­ды­ка Ни­ко­лай был воз­ве­ден в сан ар­хи­епи­ско­па. Весть о на­ча­ле Ве­ли­кой Оте­че­ствен­ной вой­ны за­ста­ла вла­ды­ку в пред­две­рии со­вер­ше­ния им Бо­же­ствен­ной ли­тур­гии. «Я слу­жил про­ско­ми­дию, – вспо­ми­нал вла­ды­ка, – ко­гда один из мо­их дру­зей в ти­ши ал­та­ря со­об­щил мне эту ужас­ную весть. Что я мог ска­зать пастве, в сле­зах ожи­дав­шей не мо­е­го, а Хри­сто­ва уте­ше­ния? Я толь­ко по­вто­рил то, что ска­зал неко­гда свя­той Алек­сандр Нев­ский: «Не в си­ле Бог, а в прав­де!» В тот год 22 июня празд­но­ва­лась па­мять Всех свя­тых, в зем­ле Рус­ской про­си­яв­ших. Ду­маю, в этом есть осо­бый смысл. По гре­хам на­шим по­нес­ли мы то­гда тя­же­лое ис­пы­та­ние, но свя­тые зем­ли Рос­сий­ской не оста­ви­ли нас сво­им за­ступ­ни­че­ством. Мы об­ра­ща­лись к ним, на­шим зем­ля­кам, за по­мо­щью и эта небес­ная по­мощь яви­лась то­гда, ко­гда ее труд­но бы­ло ожи­дать».
И вслед за этой ве­стью ар­хи­епи­ско­па Ни­ко­лая по­стиг­ло но­вое ис­пы­та­ние – 27 июня 1941 го­да вла­ды­ка был аре­сто­ван и по­ме­щен в тюрь­му го­ро­да Са­ра­то­ва. Про­быв в Са­ра­то­ве в об­щей слож­но­сти шесть ме­ся­цев, вла­ды­ка Ни­ко­лай был на­прав­лен в Ка­зах­стан, в го­род Ак­тю­бинск, а от­ту­да через три ме­ся­ца в го­род Чел­кар Ак­тю­бин­ской об­ла­сти.
Ко­гда мно­го лет спу­стя вла­ды­ке за­да­ли во­прос, как он от­нес­ся к это­му пе­ре­се­ле­нию, не бы­ло ли в его серд­це ро­по­та или оби­ды, вла­ды­ка от­ве­чал: «На все во­ля Бо­жия. Зна­чит, бы­ло необ­хо­ди­мо пе­ре­не­сти мне это тя­же­лое ис­пы­та­ние, ко­то­рое за­кон­чи­лось боль­шой ду­хов­ной ра­до­стью. А вы по­ду­май­те, что бу­дет, ес­ли че­ло­век всю жизнь станет про­во­дить в неге и до­воль­стве, в окру­же­нии близ­ких и род­ных лю­дей? Жизнь, пре­сы­щен­ная бла­га­ми зем­ны­ми, при­во­дит к ока­ме­не­нию серд­ца, к охла­жде­нию люб­ви к Бо­гу, к ближ­не­му. Че­ло­век от из­ли­шеств ста­но­вит­ся же­сто­ким, не по­ни­ма­ю­щим чу­жо­го го­ря, чу­жой бе­ды».
Вла­ды­ка ехал на воль­ную ссыл­ку, но в аре­стант­ском ва­гоне. На стан­цию Чел­кар по­езд при­был но­чью. Охран­ни­ки вы­тол­ка­ли вла­ды­ку на пер­рон в ниж­нем бе­лье и рва­ном ват­ни­ке. В ру­ках у вла­ды­ки бы­ло толь­ко удо­сто­ве­ре­ние, с ко­то­рым он дол­жен два ра­за в ме­сяц яв­лять­ся в мест­ное от­де­ле­ние НКВД на от­мет­ку. Остав­шу­ю­ся часть но­чи вла­ды­ка пе­ре­си­дел на вок­за­ле. На­ста­ло утро. На­до бы­ло ку­да-то ид­ти. Но как ид­ти зи­мой в та­ком ви­де? Да и ид­ти бы­ло неку­да. Вла­ды­ке при­шлось об­ра­тить­ся за по­мо­щью к ста­руш­кам, и на его прось­бу от­клик­ну­лись доб­рые жен­ские серд­ца. Ста­руш­ки по­да­ли ему: кто – те­ло­грей­ку, кто – шап­ку, кто – за­ла­тан­ные ва­лен­ки. Од­на ста­руш­ка при­юти­ла его в са­рае, где у нее на­хо­ди­лись ко­ро­ва и сви­нья. Вла­ды­ке в это вре­мя шел уже 65-й год. Го­ло­ва его бы­ла бе­ла, и вид его неволь­но вы­зы­вал со­стра­да­ние. Вла­ды­ка пы­тал­ся устро­ить­ся на ра­бо­ту, но ни­кто не брал его, – он вы­гля­дел стар­ше сво­их лет. Он вы­нуж­ден был со­би­рать ми­ло­сты­ню, чтобы не уме­реть с го­ло­ду.
Впо­след­ствии, ко­гда ду­хов­ные ча­да спра­ши­ва­ли у вла­ды­ки: «По­че­му Вы не ска­за­ли ста­руш­кам, ко­то­рые да­ли Вам одеж­ду, что вы – епи­скоп?», вла­ды­ка от­ве­чал: «Ес­ли Гос­подь по­сы­ла­ет крест, Он же и си­лы да­ет, чтобы его нести, Он же его и об­лег­ча­ет. В та­ких слу­ча­ях не долж­на про­яв­лять­ся своя во­ля, нуж­но все­це­ло пре­да­вать­ся во­ле Бо­жи­ей. Ид­ти на­пе­ре­кор во­ле Бо­жи­ей недо­стой­но хри­сти­а­ни­на, и по­сле то­го, как че­ло­век тер­пе­ли­во пе­ре­не­сет по­слан­ные ему ис­пы­та­ния, Гос­подь по­сы­ла­ет ду­хов­ную ра­дость».
До глу­бо­кой осе­ни 1942 го­да вла­ды­ка про­дол­жал вла­чить свое ни­щен­ское су­ще­ство­ва­ние. Физи­че­ские си­лы его бы­ли на ис­хо­де. От недо­еда­ния и хо­ло­да у него раз­ви­лось ху­до­со­чие, те­ло его бы­ло по­кры­то на­ры­ва­ми, от гря­зи за­ве­лись вши. Си­лы по­ки­да­ли не по дням, а по ча­сам. И вот при­шел мо­мент, ко­гда ис­сяк­ли по­след­ние си­лы, и вла­ды­ка по­те­рял со­зна­ние. Оч­нул­ся он в боль­ни­це, в чи­стой ком­на­те, в чи­стой по­сте­ли. Бы­ло свет­ло и теп­ло, над Вла­ды­кой скло­ни­лись лю­ди. Он за­крыл гла­за, ре­шив, что все это ему ка­жет­ся. Один из скло­нив­ших­ся про­ве­рил пульс и ска­зал: «Ну вот, по­чти нор­маль­ный! Оч­нул­ся наш де­душ­ка!» По­прав­лял­ся вла­ды­ка мед­лен­но. А ко­гда под­нял­ся с по­сте­ли, сра­зу же стал ста­рать­ся при­не­сти поль­зу окру­жа­ю­щим. Ко­му во­ды по­даст, ко­му суд­но при­не­сет, ко­му по­стель по­пра­вит, ко­му ска­жет доб­рое сло­во. В боль­ни­це по­лю­би­ли это­го доб­ро­го ста­рич­ка. Все ста­ли на­зы­вать его лас­ко­во: «Де­душ­ка». Но толь­ко один мо­ло­дой врач знал тра­ге­дию это­го «де­душ­ки», знал, что вы­пи­ши его из боль­ни­цы, и опять пой­дет он про­сить ми­ло­сты­ню и жить ря­дом с ко­ро­вой и сви­ньей.
И вот на­стал день, ко­гда вра­чу пред­ло­жи­ли вы­пи­сать «де­душ­ку» из боль­ни­цы. Вла­ды­ка Ни­ко­лай стал мо­лить­ся Гос­по­ду, сно­ва от­да­вая се­бя в Его во­лю: «Ку­да Ты, Гос­по­ди, по­шлешь ме­ня, ту­да и пой­ду!» И вот, ко­гда все со­бра­лись про­стить­ся с доб­рым «де­душ­кой», во­шла ня­неч­ка и ска­за­ла: «Де­душ­ка, за ва­ми при­е­ха­ли!» «Кто при­е­хал?», – спро­си­ли все ра­зом. «Да тот са­мый та­та­рин, ко­то­рый вам ино­гда пе­ре­да­чи при­но­сил, раз­ве не помни­те?» Ко­неч­но, вла­ды­ка не мог за­быть, как ре­гу­ляр­но, через каж­дые де­сять дней, ему пе­ре­да­ва­ли от ка­ко­го-то незна­ко­мо­го ему та­та­ри­на па­ру та­тар­ских ле­пе­шек, несколь­ко яиц и несколь­ко ку­соч­ков са­ха­ра. И еще знал вла­ды­ка, что имен­но этот та­та­рин по­до­брал его, по­лу­жи­во­го, без па­мя­ти ле­жа­ще­го на до­ро­ге, и от­вез в боль­ни­цу. Оше­лом­лен­ный, вла­ды­ка по­шел к вы­хо­ду. Дей­стви­тель­но, у боль­нич­ных две­рей сто­ял та­та­рин с кну­том в ру­ках. «Ну, здо­ров, бач­ка!», – ска­зал он вла­ды­ке и улыб­нул­ся доб­ро­душ­ной улыб­кой. Вла­ды­ка то­же по­здо­ро­вал­ся с ним. Вы­шли на ули­цу, та­та­рин по­са­дил вла­ды­ку в са­ни, сел сам, и они по­еха­ли. Был ко­нец зи­мы 1943 го­да. «По­че­му вы ре­ши­ли при­нять уча­стие в мо­ей жиз­ни и так ми­ло­сти­во от­нес­лись ко мне? Ведь вы ме­ня со­всем не зна­е­те», – спро­сил вла­ды­ка. «На­до по­мо­гать друг дру­гу, – от­ве­тил та­та­рин, – Бог ска­зал, что мне на­до по­мо­гать те­бе, на­до спа­сать твою жизнь». «Как ска­зал вам Бог?», – изум­лен­но спро­сил вла­ды­ка. «Не знаю как, — от­ве­тил та­та­рин, – ко­гда я ехал по сво­им де­лам, Бог ска­зал мне: «Возь­ми это­го ста­ри­ка, его нуж­но спа­сти"».
Для вла­ды­ки на­ча­лась спо­кой­ная жизнь. Та­та­рин имел свя­зи и смог устро­ить так, что через неко­то­рое вре­мя в Чел­кар при­е­ха­ла Ве­ра Афа­на­сьев­на Фо­муш­ки­на, его ду­хов­ная дочь, ко­то­рая так­же бы­ла со­сла­на, но в дру­гую мест­ность. Ве­ра Афа­на­сьев­на не ста­ла скры­вать от окру­жа­ю­щих, кто та­кой тот «де­душ­ка», ко­то­ро­го за­бот­ли­во вы­хо­ди­ли чел­кар­цы.
10 ок­тяб­ря 1944 го­да вла­ды­ка сам на­пра­вил в НКВД «усерд­ную прось­бу», в ко­то­рой про­сил снять с него зва­ние «воль­но­го ссыль­но­го», раз­ре­шить уехать в Рос­сию «и там за­нять епи­скоп­скую ка­фед­ру по на­зна­че­нию Пат­ри­ар­ше­го Си­но­да». По­ста­нов­ле­ни­ем Осо­бо­го со­ве­ща­ния при НКВД от 19 мая 1945 го­да вла­ды­ка Ни­ко­лай был осво­бож­ден до­сроч­но. 5 июля 1945 го­да по­ста­нов­ле­ни­ем Свя­щен­но­го Си­но­да бы­ла об­ра­зо­ва­на Ал­ма-Атин­ская и Ка­зах­стан­ская епар­хия, управ­ля­ю­щим ко­то­рой был на­зна­чен ар­хи­епи­скоп Ни­ко­лай (Мо­гилев­ский).
Вла­ды­ка при­был в Ал­ма-Ату 26 ок­тяб­ря 1945 го­да в день празд­но­ва­ния Ивер­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри. Необык­но­вен­ная рев­ность бы­ла у Вла­ды­ки к бо­го­слу­же­ни­ям, ко­то­рые он со­вер­шал с мак­си­маль­ным для при­ход­ско­го хра­ма при­бли­же­ни­ем к мо­на­стыр­ско­му уста­ву. Слу­жил он все­гда бла­го­го­вей­но, ни­ко­гда не спе­шил. А ко­гда хор за­то­ро­пит служ­бу, он сей­час же вы­глянет из ал­та­ря и спро­сит: «Кто тут на по­езд спе­шит?» Всем станет стыд­но, и хор сра­зу за­мед­ля­ет темп.
Усерд­ный мо­лит­вен­ник, осо­бен­но лю­бил и по­чи­тал вла­ды­ка Бо­жию Ма­терь. К боль­шо­му ду­хов­но­му уте­ше­нию сво­ей паст­вы, в празд­ник Успе­ния Пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы Вла­ды­ка, впер­вые в Ал­ма-Ате, стал со­вер­шать див­ный чин по­гре­бе­ния Пла­ща­ни­цы.
Мо­лит­вен­ное на­стро­е­ние не по­ки­да­ло вла­ды­ку и во все дни его бо­лез­ни. В вос­кре­се­ние 23 ок­тяб­ря 1955 го­да по­сле по­след­не­го сво­е­го при­ча­ще­ния Свя­тых Хри­сто­вых Та­ин, ко­гда мо­на­хи­ни в сто­ло­вой за­пе­ли бы­ло «Со­вет пре­веч­ный…», вла­ды­ка из спаль­ни, на­пря­гая го­лос, за­кри­чал им: «Ма­туш­ки, ма­туш­ки, на этом по­ста­вим точ­ку. Те­перь нач­нем чин по­гре­бе­ния епи­ско­па». Пе­ние пре­кра­ти­ли, но слез удер­жать не мог­ли. Осо­бен­но на­пря­жен­но и гром­ко мо­лил­ся вла­ды­ка в ночь с 23 на 24 ок­тяб­ря. Мож­но бы­ло рас­слы­шать сло­ва: «Гос­по­ди, не осу­ди мя по де­лом мо­им, но со­тво­ри со мною по ми­ло­сти Тво­ей!» Мно­го раз по­вто­рял с глу­бо­ким чув­ством: «Гос­по­ди! Ми­ло­сти про­шу, а не су­да!»
В по­не­дель­ник 24 ок­тяб­ря на­ка­нуне смер­ти Вла­ды­ка еще немно­го го­во­рил. Он ска­зал каж­до­му что-ли­бо осо­бен­но лас­ко­вое, как бы про­ща­ясь. Око­ло 5 ча­сов ве­че­ра сде­лал­ся у него сер­деч­ный при­ступ с острой бо­лью, по­сле ко­то­ро­го он уже не го­во­рил и ле­жал с за­кры­ты­ми гла­за­ми. Во втор­ник утром он на­шел в се­бе си­лы несколь­ко раз пе­ре­кре­стить­ся при чте­нии у его од­ра ака­фи­с­та ­свя­той ве­ли­ко­му­че­ни­це Вар­ва­ре.
В 5-м ча­су дня 25 ок­тяб­ря окру­жа­ю­щие за­ме­ти­ли при­бли­же­ние кон­ца. Ста­ли чи­тать от­ход­ную, да­ли в ру­ки Вла­ды­ке за­жжен­ную све­чу, и с по­след­ни­ми сло­ва­ми ка­но­на на ис­ход ду­ши свя­ти­тель ти­хо и спо­кой­но ис­пу­стил свой по­след­ний вздох. Это бы­ло в 16 ча­сов 45 ми­нут, ко­гда в Ни­коль­ском со­бо­ре за­зво­ни­ли к ве­черне в ка­нун празд­но­ва­ния Ивер­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри, Ко­то­рой Вла­ды­ка так лю­бил сам воз­гла­шать: «Ра­дуй­ся, Бла­гая Вра­тар­ни­це, две­ри рай­ские вер­ным от­вер­за­ю­щая!»
28 ок­тяб­ря 1955 го­да епи­скоп Таш­кент­ский и Сред­не­ази­ат­ский Ер­мо­ген (Го­лу­бев) с сон­мом ду­хо­вен­ства от­пел Вла­ды­ку Ни­ко­лая в ка­фед­раль­ном со­бо­ре Ал­ма-Аты. Всю до­ро­гу от хра­ма до клад­би­ща (а это око­ло 7 км) гроб с до­ро­ги­ми остан­ка­ми нес­ли на ру­ках. За гро­бом сле­до­ва­ли ты­ся­чи лю­дей, при­шед­ших по­кло­нить­ся лю­би­мо­му Вла­ды­ке. Клад­би­ще бы­ло пе­ре­пол­не­но так, что ше­ство­вав­шее за гро­бом ду­хо­вен­ство с тру­дом до­стиг­ло мо­ги­лы. От­слу­жи­ли ли­тию, и прео­свя­щен­ный Ер­мо­ген пре­дал зем­ле те­ло по­чив­ше­го Свя­ти­те­ля.
Ко­гда всё бы­ло со­вер­ше­но и воз­вы­сил­ся мо­гиль­ный холм, по­кры­тый вен­ка­ми, в ти­шине спу­стив­ших­ся су­ме­рек, при си­я­нии лу­ны, все при­сут­ству­ю­щие про­пе­ли тро­парь Бла­гой Вра­тар­ни­це, две­ри рай­ские вер­ным от­вер­за­ю­щей.